– Светлейший ранен?

– Пустяки! Сдохших варваров сложить отдельной кучей! Префект!

– Да, светлейший!

– Сложите погребальный костер. Раненых разместить в уцелевших домах! Сегодня же заделать брешь в стене. На восстановление и обустройство лагеря даю декаду месяца!

– Будет исполнено!

Во второй половине дня на поляне около реки собрались остатки солдат гарнизонной когорты и манипул, приведенный Траяном. Белели свежие повязки. Убитых римлян набралось так много, что костры для сожжения трупов пришлось вынести за пределы крепости. Четыре больших сруба из бревен и людских тел поднялись на берегу Альбы. Раненный в голову квестор с опустевшим денежным мешком сидел подле них. Каждому мертвецу была вложена в рот бронзовая монета для платы Харону за перевоз через реку мертвых. Живые подходили к ушедшим товарищам. Прощались. Скорбно пропели трубы. Манипулы выстроились в плотные кирпичи центурий. Показались жрецы во главе с распорядителем похорон. За ними тащили на веревке упирающегося черного быка. Несли амфору вина. В сопровождении трибунов появился Траян. Ветер теребил синие страусовые перья на его резном шлеме.

– Воины армии Рима! Солдаты германских легионов! Ныне вы хороните друзей, братьев по палатке. Кто виноват в их гибели? Вы сами! Варвары давно не переходили Альбу, но это совсем не значит, что они отказались делать вылазки! Нигде мирная тишина так не обманчива, как на берегах Рейна, Альбы и Данувия. Вы ограничились чисткой бесполезного оружия и праздным созерцанием со стен. И вот результат! Жалкое зрелище – воины Римской империи, избиваемые точно стадо апулийских [71] баранов! По законам римского народа я должен был применить децимацию [72] . Но топоры варваров произвели более страшную казнь. Оборванные жизни лежат на вашей же совести. Пусть пламя прощальных костров будет вечно напоминать вам о долге и бдительности!

Никто из легионеров не проронил ни слова. Молодые и старые, ветераны и новобранцы стояли, низко опустив головы. Старожил когорты, тот, что первым узнал Траяна, выговорил горько:

– В один год пришли мы с Луцием в легион. И в Африке вместе были, и в Британии, и здесь в Германии. Всего-то нам год оставался до отставки. Соседями быть хотели... Как же я без него?

По знаку распорядителя жрецы выкопали возле уложенных дров ямку. Дюжие центурионы подвели быка. Священнослужитель вынул из ножен кинжал, срезал прядь шерсти со лба между рогами. Бросил наверх сруба. Неуловимый удар. Телец глухо всхрапнул и повалился на колени. Пенящаяся кровь хлынула в углубление. Слуги богов громко нараспев читали молитвы Плутону [73] . Заклинали души усопших воинов не гневаться на оставшихся по эту сторону Стикса. Беречь и охранять живых солдат. Вместе с ними слова обращения истово повторяли рядовые, центурионы и трибуны.

Жрец извлек из распоротой туши печень и передал стоящему рядом авгуру [74] . Тот несколько минут рассматривал ее, потом возвестил:

– Плутон принял жертву! Путь ушедших будет легок, а жизнь живых спокойна и наполнена обычными заботами.

По колоннам прокатился вздох облегчения. Кто задумался в эту тяжелую для сердца минуту над смыслом прорицания? Что такое обычные заботы гарнизонного солдата? Те же бессонные караульные ночи, изнуряющий труд на строительстве укреплений, смерть, подстерегающая за каждым кустом, и стычки с неизвестно откуда появившимся и неизвестно куда исчезающим противником.

Жертвоприношение закончилось. Прощально зазвучали букцины [75] . Вперед вышли начальники сотен и манипулов. В полном вооружении, с нагрудными, шейными, наручными знаками отличия из золота и серебра. У некоторых к шлемам были припаяны дубовые венки из листовой бронзы – награда за спасение жизни римского гражданина в бою. С мрачными лицами трибуны и центурионы разобрали зажженные факелы и по сигналу служителей богов разом запалили все четыре костра. Шеренги легионов сверкнули обнаженными мечами. Рукоятки глухо застучали по щитам. Чеканный грохот понесся по округе. Манипулы отдавали погибшим последние воинские почести. Так завещали предки. Под звон оружия хоронили соратников в войнах с этрусками и галлами, карфагенянами и македонцами, при Тарквиниях [76] и Сципионах [77] . При Нерве. Так будет всегда Ибо остающиеся должны знать, что, когда придет и их последний час, живые совершат священный обряд. На этом держится боевое братство. Стоит армия.

Жар становился нестерпимым. Отряды развернулись кругом и потянулись в лагерь. Завтра они соберут пепел и насыплют над прахом насыпь. Легионные каменотесы высекут на каменной плите скупую эпитафию. И над берегом Альбы подымется еще один печальный холм. Последнее пристанище солдата.

В палатке наместника шло совещание.

– Потери очень велики, – говорил Траян громким командным голосом.

– Нам необходимо позаботиться, чтобы происшедшее быстрее стерлось из памяти воинов! Укрепление требуется восстановить в кратчайший срок. Фюреры [78] херусков, лангобардов и гермундуров [79] должны знать о бесполезности и безнадежности борьбы с властью Рима. Манипул моей охраны я оставляю в крепости!

Легат сделал паузу, прислушиваясь к происходящему снаружи.

– Дальше! Квестору раздать гастатам гарнизона тройную порцию вина. По две порции мяса и хлеба. Положенные нормы чечевицы и поминальных бобов. Пленных варваров отдать солдатам для свершения справедливого суда над ними. Добытое оружие и одежду, все до последнего, поделить в центуриях! Да помогут нам Марс и Юпитер!

Командиры расходились по подразделениям. Поднялась угрюмая суматоха. Солдаты отрезали от подвешенных туш куски мяса, жарили на вертелах. Наполняли вином кубки. Спустя час манипулы были пьяны. Озлобленные легионеры собрались на претории, где томились привязанные к столбам четырнадцать вражеских воинов во главе со своим вождем.

Похваляясь друг перед другом меткостью, легионеры бросали в жертвы дротики и свинцовые шары. Медленно, изуверски поражая руки, плечи, ноги. Свевские воины умирали молча, и только до крови сжатые губы выдавали их страдания. Пьяные лучники спорили, кто попадет в глаза с пятидесяти шагов. Наконец, у скончавшихся от ран германцев отрубили головы и насадили на столбы частокола. Голову и правую руку Скурхильда прибили отдельно над декуманскими воротами. Каждый входящий мог видеть страшный трофей.

Постепенно дурное настроение уступило место бесшабашному веселью. Когда батавская турма вместе с Траяном покидала кастру, ей вслед неслась разухабистая песня, сочиненная еще во времена Юлия Цезаря:

2

Снег валил мокрыми крупными хлопьями. Оседал на доспехах. Таял, превращаясь в капли мутной воды. Зима – самое противное время года в Германии. Небо затянуто низкими вязкими тучами. То дождь пополам со снегом, то снег пополам с дождем. И холода нет особого, но сырость неимоверная. Хорошо тому, кто родился и вырос в этих краях. Но горе тому, кто прибыл сюда со знойного и сухого юга. Не раз вспомнит он прогретый солнцем ветер Средиземноморского побережья. Здесь даже самая пустяковая царапина заживает долгие месяцы.

Толстоногий фризский [80] жеребец тяжело ступал огромными с две ладони копытами. Потряхивал лохматой головой на короткой массивной шее. За гривой почти не было видно ремней узды и нагрудника. Траян сидел прямо, закутавшись в длинный кавалерийский плащ на лисьем меху. Батавы ехали сзади, приотстав на полкорпуса. Впереди и по бокам маячили группы охранения по два-три всадника. Везер остался далеко позади. Еще два дня пути, и Рейн. Консул придержал коня.